Династия Инь
Самые ранние колесницы в Китае, датируемые временем ок. 1200 г. до н.э., были обнаружены археологами при раскопках Аньяна – последней столицы первого китайского государства Инь (иначе именуемого Шан). Раньше поздней эпохи Инь свидетельства о колёсах и колёсных повозках в археологических памятниках Великой Китайской равнины полностью отсутствуют, а кони в них представлены лишь редкими находками костей лошади Пржевальского в кухонных кучах, свидетельствующими, что у догосударственных китайцев местная дикая разновидность коня лишь иногда служила объектом охоты для употребления в пищу.
Первые свидетельства об одомашненном коне на территории современного Китая относятся к культуре Цицзя, которая ок. 2200-1600 гг. до н.э. была распространена на западе нынешней провинции Ганьсу (северо-запад КНР). Позднее на этой территории китайские источники отмечают присутствие коневодческих народов европейского облика (юэчжи и усуни). Есть основания полагать, что и культура Цицзя возникла под влиянием индоевропейцев – вероятно, тохаров Афанасьевской культуры, переселившихся в конце III тыс. до н.э. со своей алтайской родины на юг. Около этого времени в граничащем с Ганьсу с запада Таримском бассейне появляются захоронения людей северноевропеоидного облика.
Носители культуры Цицзя занимались коневодством, а также приносили коней в жертву при погребении. У них была металлургия довольно высокого уровня, они занимались не только ковкой, но и литьём металла – меди и бронзы. Некоторые виды бронзового оружия Цицзя имеют явные черты сходства с металлургией Андроновской и Сейминско-Турбинской культур первой половины II тыс. до н.э. О последней культуре необходимо сказать несколько слов особо.
Ок. 1900 г. до н.э. в степях Северного Казахстана возникла праиндоарийская культура Петровка – восточное продолжение Синташтинской. В отличие от синташтинской мышьяковой бронзы, бронза Петровки была оловянистой. Примерно тогда же изделия из оловянистой бронзы начинают производить люди Сейминско-Турбинской культуры (СТК), центр которой находился в таёжных массивах по верхнему и среднему Иртышу и верхней Оби к западу от Алтая. Однако их изделия были гораздо качественнее петровских, поскольку производились при помощи не ковки, а тонкостенного литья. «Сейминско-Турбинский феномен» просуществовал всего около двух столетий, но успел оказать влияние на металлургию огромных пространств от Греции до Китая.
Создателями Сейминско-Турбинской культуры были подвижные племена воинов, металлургов и коневодов. Её основными памятниками являются металлические изделия (известные сейчас в количестве около пяти сотен), найденные главным образом в некрополях, из которых крупнейшие – Сейма в низовьях Оки, Турбино под Пермью и Ростовка под Омском. В целом же продукты сейминско-турбинской металлургии рассеяны на площади примерно в 3 миллиона кв. км от Монголии до Финляндии.
Поселения СТК неизвестны, над захоронениями её носителей не возводились никакие сооружения. Обычно в захоронениях нет и останков, т.е. они представляют собой кенотафы. Среди погребального инвентаря почти отсутствует посуда, зато в изобилии представлено оружие из металла, кости и камня, а также костяные доспехи. Зачастую оружие воткнуто в дно или стенки могилы. Примерно три четверти оружия приходится на наконечники копий, топоры-кельты и ножи-кинжалы характерных форм. Встречаются также чеканы, булавы, наконечники стрел и другие предметы военного назначения. Нередки находки украшений из нефрита и других материалов.
В сибирской зоне сейминско-турбинские металлурги использовали почти исключительно оловянистую бронзу, поставщиком олова для которой служил Алтай. В европейской зоне они предпочитали мышьяковую бронзу или медь, мышьяк для которой добывали на Урале. Изменения в металлургической практике могли быть вызваны в т.ч. ассимиляцией носителями СТК по мере их продвижения на запад в приуральские и европейские области значительного количества абашевцев.
Источник металлургии Сейминско-Турбинской культуры находился на Западном Алтае, куда искусство работы с металлом было впервые принесено с запада ещё афанасьевцами во 2-й пол. IV тыс. до н.э. Там обнаруживаются и прообразы для сейминско-турбинских копий, топоров-кельтов и ножей-кинжалов. Из этой же области происходят традиции коневодства СТК. Однако прообразы её изделий из кости, камня и нефрита обнаруживаются в культурах охотников таёжных областей между Енисеем и Байкалом. По всей видимости, ядром Сейминско-Турбинской культуры стали алтайские индоевропейцы (тохары или индоиранцы?), которые в ходе своей военной экспансии вступили в симбиоз с племенами сибирских таёжных охотников.
Как уже упоминалось, наряду с использованием оловянистой бронзы важным вкладом создателей СТК в металлургию было тонкостенное литьё, которое позволяло получать гораздо более качественные изделия, чем использовавшаяся ранее ковка. Благодаря этому сейминско-турбинское оружие стало самым совершенным в мире для своей эпохи, а металлургия СТК оказала огромное влияние на развитие металлургии всей Евразии, включая Китай.
В центральных областях Китая достоверные признаки металлообработки появляются на позднем этапе культуры Эрлитоу. В периоды Эрлитоу I и II (XIX-XVII вв. до н.э.) таких признаков ещё нет, однако в период Эрлитоу III (XVI в. до н.э.) в долине Хуанхэ появляется развитая бронзовая металлургия, по всей видимости, обязанная своему возникновению индоевропейским воздействиям с северо-запада. На пути распространения таких влияний из ареалов индоевропейских культур (Афанасьевской, Сейминско-Турбинской, Андроновской) до Великой Китайской равнины выделяются несколько этапов.
Одним из таких этапов была уже упоминавшаяся культура Цицзя на западе Ганьсуйского коридора, соединяющего Синьцзян с Центральным Китаем, которая возникла, по всей видимости, под афанасьевским влиянием. На территории культуры Цицзя обнаружено несколько десятков изделий из меди и бронзы, включая ножи, топоры, наконечники копий, шилья, кольца и зеркала. Некоторые из этих предметов, такие как изогнутые ножи и втульчатые топоры, имеют явные черты сходства со степными (т.е. индоевропейскими).
Несколько позже и восточнее в том же Ганьсуйском коридоре существовала культура Сиба (ок. 1950-1550 гг. до н.э.), с территории которой происходит более 270 изделий из меди и бронзы – ножи, топоры, наконечники стрел и копий, булава, шилья, браслеты, серьги, зеркала. Некоторые из этих изделий (изогнутые ножи-кинжалы с фигурными навершиями, втульчато-полостные топоры андроновского типа и пр.) также имеют признаки индоевропейского влияния. На памятниках культуры Сиба, как и на памятниках культуры Цицзя, обнаруживается множество конских костей, что свидетельствует о занятии её носителей коневодством и их роли в распространении одомашненного коня на территории Китая.
Наряду с конём, одомашненным ими самими, индоевропейцы принесли в Китай и одомашненных на Ближнем Востоке животных – коров, баранов и овец, а также одомашненные там же сельскохозяйственные культуры – пшеницу и ячмень. Из животных в самой Восточной Азии были одомашнены свиньи местной восточноазиатской породы и некоторые виды птиц, а из культур – просо (чумиза) и рис, которые варились, а не мололись и пеклись, как западноевразийские пшеница и ячмень. Выращивание проса и свиноводство составляли основу экономики неолитической культуры Яншао в Центральном Китае (VI-III тыс. до н.э.).
Присутствие крупного и мелкого рогатого скота, пшеницы и ячменя отмечается в конце III – 1-й пол. II тыс. до н.э. в культурах Цицзя и Сиба, откуда они заимствуются дальше на восток и с середины II тыс. до н.э. получают широкое распространение в Иньском Китае, хотя основной сельскохозяйственной культурой в нём и остаётся просо. (Одомашнивание этих животных и растений на территории самого Китая исключается по причине отсутствия там их диких предков.)
В металлургии культур Цицзя и Сиба имеются изделия как из мышьяковой бронзы или меди, так и из оловянистой бронзы, в которую для лучшей текучести зачастую добавляли свинец. Все эти виды сплавов позднее появляются и в металлургии Центрального Китая, однако уже начиная с позднего Эрлитоу китайские металлурги отдавали явное предпочтение оловянистой бронзе с добавлением свинца. Этот сплав в конечном счёте восходит к металлургии Сейминско-Турбинской культуры. По всей видимости, и керамические формы, в которых китайские металлурги с эпохи Эрлитоу выплавляли свои ритуальные сосуды и другие изделия из бронзы, вдохновлены сейминско-турбинской технологией тонкостенного литья.
Наряду с самой металлургией китайцы уже с эпохи Эрлитоу и особенно в эпоху Инь заимствуют и формы индоевропейского оружия и орудий, включая втульчато-полостные топоры-кельты, однолезвийные изогнутые ножи-кинжалы с фигурными навершиями в зверином стиле на рукоятях и наконечники копий. Из последних наиболее показательны наконечники с крюком внизу, предназначенным, по всей видимости, для стаскивания противника с колесницы. Они впервые появляются в Сейминско-Турбинской культуре, а спустя несколько столетий в точно такой же форме обнаруживаются в Иньском Китае.
Столь же показательны загадочные бронзовые предметы в форме лука, которые сначала появляются на индоевропейских памятниках Южной Сибири, а позднее в колесничных захоронениях Иньской столицы Аньяна. Предназначение этих изделий, имеющих плоскую или слегка выгнутую среднюю часть и сильно выгнутые боковые части, долгое время вызывало споры. Согласно наиболее вероятному предположению, такой предмет крепился на поясе колесничного возницы, чтобы продевать через его боковые части вожжи, т.е. он представлял собой своего рода «поясное ярмо». В пользу этого говорит и тот факт, что во многих захоронениях Сибири и Китая данный предмет лежит на поясе погребённого, часто рядом с рукоятью кнута. Такое «поясное ярмо» использовалось в Китае с позднеиньской эпохи (оно обнаружено в 10 гробницах Аньяна) до конца эпохи Западного Чжоу.
Колесница появляется в Китае в её уже полностью сложившемся виде ок. 1200 г. до н.э. примерно одновременно с основанием последней столицы Иньской династии Аньяна. Предположительно самые ранние образцы китайских колесниц найдены в аньянском царском захоронении М1001, которое могло принадлежать иньскому правителю У Дину (ок. 1200-1180 гг. до н.э.). Достоверно атрибутируется гробница одной из жён У Дина – царицы-воительницы Фу Хао. На основании её имени, а также обнаруженных в её гробнице изделий северо-западного происхождения (ножей-кинжалов в зверином стиле, «поясных ярм» и др.) высказываются предположения о её некитайском (вероятно индоевропейском) происхождении.
К эпохе У Дина относятся древнейшие памятники китайской письменности – гадательные надписи на бычьих костях и черепашьих панцирях. Концом его правления датируется самое раннее упоминание колесницы в составе надписи о царской охоте. Всего известно 22 упоминания колесниц в иньских надписях, из них только одно присутствует в достоверно военном контексте. Соответствующая надпись повествует о захвате иньцами в бою с их северо-западными врагами цянами наряду с пленными двух колесниц, коней, щитов, тулов и стрел. Иньские идеограммы, обозначающие колесницу, служат дополнительным свидетельством заимствования китайцами колесницы у индоевропейцев. На всех изображениях индоевропейских колесниц из Сибири, Средней Азии и Монголии они сами представлены видом сверху, в то время как их колёса – видом сбоку. Точно такой же характерный вид имеют колесницы на иньских идеограммах.
Китайские слова для коня и колесницы, по-видимому, являются индоевропейскими заимствованиями. На современном мандаринском китайском языке конь называется словом 馬 mǎ, родственные которому формы отмечаются в ряде других восточноазиатских языков (монг. morin, тунгусо-манчж. murin, корейск. mal и т.д.). Уже сама общность названия коня в языках Восточной Азии предполагает единый источник и единое время его появления в этом регионе.
Для современного китайского слова восстанавливается древнекитайская форма *mraga, от которой выводят название коня в древнебирманском (*mraŋ), древнетибетском (*rmaŋ), пра-японо-рюкюйском (*mmaŋ > совр. яп. uma) и т.д. Древнекитайское слово, в свою очередь, восходит к пракитайской форме *marka. Примечательно её сходство с одним из названий коня в кельтских и германских языках (ирл. marc, уэльск. march, др.-исл. marr, др.-англ. mearh и т.д.), которое возводится к кельто-германской праформе *marko-. Есть ли связь между этими двумя словами?
За пределами кельтско-германского ареала названий коня, восходящих к форме *marko-, в индоевропейских языках не засвидетельствовано. Однако в них имеется значительный корпус связанных с конями терминов, образованных от ПИЕ корня *mr̥-, к которому может восходить и кельтско-германское слово. Наиболее распространённым из таких терминов является *meryo-, образованный от глагольного корня *mr̥- «умирать» при помощи суффикса *-yo и первоначально означавший буквально «смертный», а в дальнейшем приобрётший иные значения или оттенки значений. В индоарийском эта праформа отражена как marya- «юноша, жених, воин», в авестийском – как mairya- «негодяй» (значение изменилось вследствие осуждения пророком Заратуштрой обычаев языческой военной аристократии), в древнегреческом – как μεῖραξ «юноша» (< *meîros < *meryos). Надёжных отражений этой праформы в других ИЕ языках нет, поэтому слово *meryo- можно считать греческо-индоиранским новообразованием.
Термин marya- в значении «колесничный боец» был заимствован из арийского в языки Ближнего Востока позднего бронзового века и стал названием элитной воинской касты. На русский язык это слово с учётом всего богатства его значений можно условно перевести как «молодец». «Ригведа» применяет слово marya- в том числе и к жеребцу,[1] из чего следует, что в арийском обществе «молодцом» мог называться как воин, так и его конь.
В индоиранских языках слова, образованные путём присоединения непосредственно к корню *mr̥- суффикса *-ko-, не засвидетельствованы, однако в них засвидетельствованы слова, образованные путём присоединения суффикса *-ko- к корню *mr̥- с суффиксом *-yo. В древнеиндийском такое производное maryaka- означает «человечек», в то время как в древнеперсидском оно в форме marīka (<*maryaka) имеет значение «воин» или «дружинник».
Нет препятствий для предположения, что в каком-то индоиранском (или другом восточном индоевропейском) языке, как и в кельто-германских, могло существовать слово *marka-, образованное путём присоединения к корню *mr̥- суффикса *-ko- по аналогии с исторически засвидетельствованным словом marya-, образованным путём присоединения к тому же корню *mr̥- суффикса *-yo- (суффиксы *-ko- и *-yo- были в ПИЕ по крайней мере частично синонимичны), и также означающее как колесничного бойца, так и его коня. Оно и могло послужить источником для пракитайского слова *marka и других сходных слов в языках Восточной Азии.
Китайская идеограмма колесницы 車 на современном мандаринском китайском языке читается как chē и обозначает любой колёсный транспорт, включая колесницу, повозку, автомобиль и т.д. В среднекитайском языке она имела чтения *tʃa и *kü. Второе из них восстанавливается для древнекитайского в форме *klâ или *krâ, которая может восходить к раннему древнекитайскому *kolé / *kelé / *karé / *koré и т.д. Поскольку ранние древнекитайские звуки *o и *we/*wa в более позднюю эпоху слились, на месте *kolé и пр. могла быть также форма *kwelé и пр., близкая к одной из разновидностей слова «колесо» в ПИЕ *kʷólos.
Древнетибетское слово ɦkorlo «колесо» может восходить к *kwerlo / *korlew / *kwerlwe / *kewrlew и т.д. в предревнетибетском языке, который, как и китайский, не различает более ранних *o и *we/*wa. Из этих форм пратиб. *kwerlo лучше всего соответствует ПИЕ *kʷékʷlos за исключением того, что на месте второго kʷ в ПИЕ слове в прототибетском имеется r. Это отличие можно объяснить заимствованием из одного из древнекитайских диалектов, в котором *ɣ в конце слога произносилось близко к *ʁ (французскому r). В таком случае можно восстановить цепочку происхождения предревнетиб. *kweʁlo < древнекит. *kweɣlo < раннедревнекит. *kweklo, в конечном счёте восходящую к ПИЕ *kʷékʷlos.[2]
Надписи династии Инь и сменившей её династии Чжоу содержат несколько десятков терминов для коней разных мастей, возрастов и т.п. Лучшей из животных жертвой предку-правителю считается жеребец. В текстах упоминаются весенние жертвоприношения коней в честь божественных первопредков, а также обряд отрыва жеребёнка от матери и надевания на него первой узды.
В районе последней иньской столицы Аньяна найдено 14 захоронений с колесницами, которые датируются временем от начала XII до середины XI в. до н.э.. Вместе с колесницами погребались возницы и колесничные бойцы, а также кони (в тринадцати захоронениях колесницу сопровождали по два коня, в одном – четыре). Ближайшей аналогией таким иньским захоронениям являются на несколько столетий более ранние колесничные погребения Синташтинской, Петровской и Алакульской культур, которые, однако, не сопровождались принесением в жертву людей.
В Аньяне имеется также значительное количество погребений с конями без колесниц в количестве от 37 до 1, обычно по 2-4, все с упряжью и бронзовыми украшениями. Подобного рода жертвоприношения осуществлялись как при погребении иньских правителей, так и при строительстве дворцов и храмов. В эпоху сменившей Инь династии Чжоу (XI-VIII вв. до н.э.) хоронить с конями и колесницами начинают не только царей, но и вообще всех представителей высшей знати.
Китайские исторические сочинения «Шу-цзин» и «Ши-цзи» сообщают о частых переселениях иньцев, с легендарного основателя династии Ци сменивших место своего жительства 13 раз, т.е. изображают их как полуосёдлую общность, отличную от автохтонного китайского населения. Преобладание круглодонной керамики, чуждой земледельцам, большая роль скотоводства, «звериный стиль» в искусстве, высокоразвитая бронзовая металлургия и, что самое главное, кони и колесницы указывают на их связи с индоевропейским миром.
Ядро иньцев могли составлять индоиранцы, которые с территории нынешнего Казахстана через Джунгарский Алатау проникла в Ганьсу по пути, до этого уже проложенному тохарами. Продвигаясь дальше на восток, они достигли Великой Китайской равнины и подчинили своей власти неолитических земледельцев культуры Луншань (мифическую «династию Ся» китайской исторической традиции). Вероятно, иньцы были немногочисленной общностью – почти все их городища расположены на небольшом пространстве части нынешней провинции Хэнань.
Способ наследования престола в царстве Инь был лествичным – от старшего брата к младшему и от дяди к племяннику, при этом все братья одного поколения называли друг друга братьями, а представителей восходящего и нисходящего поколений – соответственно отцами и сыновьями. В силу этого, согласно иньским надписям, жертвы от имени правящего царя приносились одновременно нескольким «отцам». Лествичное наследование было характерно для ранних индоевропейцев – например, для хеттов XVIII-XVII вв. до н.э. (в России оно сохранялось до XV в.).
Индоевропейское влияние на Китай продолжалось и в более поздние эпохи – в частности, после падения династии Западная Чжоу в VIII в. до н.э. оно выразилось в заимствовании китайцами у индоевропейцев верховой езды и металлургии железа, включая предметы вооружения южносибирских типов.
Династия Чжоу
В поздний период династии Шан (Инь) в Китае (XIII-XI вв. до н.э.), согласно оракульным надписям этого времени, её главным внешним врагом были племена, носившие название цян (羌 qiāng). Они обитали на северо-западе от ядра Шанского государства. С эпохи Хань (III в. до н.э. – III в. н.э.) цянами назывались тибето-бирманские племена, и в современном Китае это имя носит немногочисленная народность, живущая на востоке Тибетского плато и говорящая на языке, близком к тибетскому. На данном основании цянов Шанской эпохи часто также считают тибето-бирманцами, однако такое отождествление представляется ошибочным.
Слово qiāng не имеет китайской этимологии и, вероятно, является китайской передачей иностранного этнонима. Иероглиф, которым обозначались цяны (羌), представляет собой сочетание знаков 羊 yáng «баран» и 人 rén «человек, мужчина» и, таким образом, имеет смысл «пастух баранов». В шанских надписях цяны часто именовались «конскими цянами» (馬羌 mă qiāng) или «обильными конями цянами» (多馬羌 duō mă qiāng). Кроме того, они обладали большим количеством колесниц и были искусными колесничными воинами. Всё это совершенно не соответствует культуре тибето-бирманцев (в тибетский язык, например, слова для коня и колесницы были заимствованы из китайского), зато полностью соответствует культуре индоевропейцев. В область обитания цянов входила территория нынешней китайской провинции Ганьсу, где ранее существовала индоевропейская по происхождению культура Цицзя, через которую на Китайскую равнину впервые попали одомашненные кони и колёсные повозки. На этом основании можно предполагать, что в эпоху Шан цянами назывались индоевропейцы или, по меньшей мере, народности, находившиеся под индоевропейским влиянием.
После падения династии Шан и прихода ей на смену династии Чжоу в сер. XI в. до н.э. термин цян перестаёт употребляться. Вместо этого северо-западные враги китайского государства в X-VII вв. до н.э. называются словом жун (戎 róng). Буквальное значение слова róng – «война», и передающий его иероглиф составлен из знаков «алебарда» (gē) и «щит» (guàn). В чём причина внезапного исчезновения из употребления этнонима цян и его замены на очевидно искусственный термин жун («воинственные племена») в эпоху Чжоу?
В Китае эпохи Западного Чжоу (XI-VIII вв. до н.э.) имелись лишь два носивших родовые имена клана – Цзи и Цзян. Род Цзи был царским, а из рода Цзян чжоуские цари брали себе жён. По легенде, которую сообщает, в частности, Сыма Цянь, матерью основателя династии Чжоу – Хоу Цзи (Князя Просо) – была женщина из рода Цзян – Цзян Юань. Будучи женой императора Ку, она забеременела, наступив ногой в огромный след в земле, оставленный божеством. Испугавшись последствий, Цзян Юань после рождения сына трижды пыталась от него избавиться, но каждый раз жизнь ребёнка спасали дикие звери. Когда стало ясно, что ребёнок является сверхъестественным существом, он был взят к царскому двору и там воспитан. Этот миф о начале династии Чжоу сходен с рядом мифов о чудесном рождении царей от богов у индоевропейских народов (ср. легенду о Ромуле и Реме и т.д.) и может быть индоевропейским по происхождению. Сын Хоу Цзи Бу Ку покинул императорский двор и ушёл жить в землю скотоводов жунов, но спустя какое-то время чжоусцы вернулись в Китай и вновь занялись земледелием.
Название рода Цзян (jiāng) сходно с названием народности Цян (qiāng), а обозначающий Цзян иероглиф (姜) отличается от иероглифа, обозначающего Цян (羌), только тем, что в нём знак «мужчина» (人 rén) заменён на знак «женщина» (女 nǚ). На этом основании можно предположить, что Цзян и Цян были одним и тем же словом, т.е. материнский род чжоуских царей происходил из племени цянов (память о чём сохранилась в легенде о его обитании в земле жунов). После прихода династии Чжоу к власти в Китае этноним цян был табуирован и заменён на новообразование жун, а произношение и написание того же этнонима как родового имени были изменены. Отсюда следует, что материнский род чжоуских царей был цянским, т.е. индоевропейским, и династия Чжоу, как и предшествовавшая ей династия Шан, имела частично индоевропейское происхождение.
В эпоху, последовавшую за Западным Чжоу, появляются новые обозначения для воинственных врагов Китая. Историк Сыма Цянь (135-67 гг. до н.э.) называет обитателей западных и северных окраин в VII-IV вв. до н.э. жунами или ди. Обозначающий ди (dí) иероглиф (狄) составлен из знаков «собака» (犬 quăn) и «огонь» (火 huŏ). Обычно в ди видят тюркско-монгольско-маньчжурские племена, однако их натиск на Китай совпадает с расцветом скифской культуры, предметы которой в значительных количествах появляются в данную эпоху на северокитайских землях, поэтому не исключено, что этим термином обозначались и скифы. В некоторых китайских источниках ди делятся на «белых» (западных) и «красных» (восточных).
В этот же период входит в употребление и наиболее общий термин для обозначения западных и северных врагов Китая – ху (胡 hú), который можно перевести как «инородцы» или «варвары». Передающий его иероглиф представляет собой фоноидеограмму, которая состоит из фонетика 古 gŭ «древний» и детерминатива 月 yuè «луна». Возможно, этот детерминатив является ошибочной заменой первоначального 肉 ròu «мясо». О тюркско-монгольско-маньчжурской этничности можно с определённостью говорить по отношению к «восточным варварам» (東胡 dōng hú) и «горным жунам» (山戎 shān róng), которых китайские тексты помещают в области Внутренней Монголии, Южной Маньчжурии и Большого Хингана.
В III в. до н.э. этническая карта областей, прилегающих к Китаю с запада и севера, переживает очередные изменения, и на смену жунам и ди приходят юэчжи и сюнну (гунны).
[1] Buck C.D. A Dictionary of Selected Synomyms in the Principal Indo-European Languages. Chicago and London, 1949. P. 170.
[2] Christopher I. Beckwith. Empires of the Silk Road: A History of Central Eurasia from the Bronze Age to the Present. Princeton, 2009. P. 402-403.