100 лет назад, между 28 июля и 6 августа 1914 года, началась война, которую современники окрестили “Великой” и которая вошла в историю как Первая мировая.
28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Предыстория известна: 28 июня в Сараево Гаврило Принсип убил наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда. Австро-Венгрия предъявила Сербии ультиматум из 15 пунктов. Несмотря на унизительный характер документа, сербы приняли все его пункты, кроме одного, уж слишком явно растаптывавшего их суверенитет. Германский кайзер Вильгельм II вроде бы счёл сербский ответ вполне удовлетворительным. Однако Австро-венгрия 28 июля объявила войну Сербии. Россия как союзница Сербии объявила мобилизацию. Реакция Германии последовала незамедлительно: России в ультимативном порядке было предложено прекратить мобилизацию к 12.00 1 августа. Россия не прекратила, и 1 августа 1914 года Германия объявила ей войну. Этот день официально считается началом Первой мировой.
3 августа Германия объявила войну Франции; 4 августа Великобритания – Германии. 6 августа в войну с Россией вступила Австро-Венгрия. В военные действия включились 33 страны: четыре – центральные державы (ЦД) и их союзники Османский султанат и Болгария – с одной стороны, и Антанта и 26 их союзников, с другой.
Вторая мировая война (1939-1945) многократно превзошла масштаб Первой мировой по всем параметрам. И, тем не менее, Великая – не Вторая, а Первая…
В Первой мировой родился XX век и его человек, а человек XIX века умер. Первая мировая была закатной войной европейской цивилизации.
В СССР Первая мировая (она же “первая германская”) Великой не считалась. Причина очевидна: у нас Великая война – Отечественная (она же “вторая германская”). И психологически это вполне понятно: Первая мировая не только проигрывает Второй мировой в масштабе, но и заслонена от нас ею. Она культурно-исторически более значима для России/СССР: во Второй мировой войне угроза для русских была неизмеримо выше, чем во время Первой: немцы Вильгельма II, в отличие от немцев Гитлера, не ставили задачу геноцида русских, физического и метафизического стирания их из истории, окончательного решения русского вопроса.
Вторая мировая война – лишь следствие Первой, а не самостоятельный феномен. Если Вторая мировая определила вторую половину XX века, то Первая задала весь этот век, включая Вторую мировую.
Вообще-то, началом Второй мировой войны следует считать не 1 сентября 1939 года, а 28 сентября 1938 года – дату Мюнхенского сговора. Этот сговор Великобритании, Франции и Италии, по сути, не просто отдавал Чехословакию Гитлеру, обеспечивая его мощным военно-промышленным комплексом, выводя на границу с СССР, с целью его разгрома, а затем разгрома Гитлера англо-французами. Британцы, прежде всего Черчилль, прекрасно понимали, что и зачем они делают. Более того, они это и не особенно скрывали.
Визит Чемберлена к Гитлеру в Берхтесгаден 14 сентября 1938 года удерживал фюрера в Альпах – в Берлине против него готовился заговор, но Гитлер был нужен для реализации проекта “мировая война”.
Ясно, что заговор не состоялся – британцы его сорвали, зато через две недели состоялся Мюнхен, открывший путь к мировой войне и в этом смысле ставший её началом.
Всё большее число историков вообще объединяют две мировые войны XX века в одну – “тридцатилетнюю”.
При таком подходе началом исторического, а не хронологического века и целой эпохи, историческим поворотом становится именно Первая мировая война и её главный краткосрочный результат – русская революция. В результате Великой войны окончательно рухнули четыре империи – Российская, Германская, Австро-Венгерская и Османская; ещё одна империя – Британская – вышла на финишную прямую, хотя внешне именно 1920-1930-е годы казались пиком её могущества. После войны возникла новая социальная система – коммунистическая, а у капсистемы появился если ещё не новый гегемон, то новый лидер – США, которому за время войны задолжали все промышленно развитые страны, включая Британию; начался самый настоящий “закат Европы”.
Первая мировая война XX века стала поворотом в истории капсистемы: она во многом изменила отношения центра и периферии, тип капиталистической экспансии, стратегию, как буржуазии, так и антисистемных сил, соотношение сил между государством и господствующими классами, между капиталом и трудом. В ней со всей очевидностью выявились значение, сила и – порой – бессилие тайных межгосударственных союзов, теневых политических структур, что неудачно именуют “мировой закулисой” (Ленин называл это “международным переплетением клик финансового капитала”). Война 1914-1918 годов заложила основы развития корпораций, профсоюзов и отчасти даже организованной преступности; она резко ускорила развитие техники, прежде всего военной. Война 1914-1918 годов была первой, в которой массовая пропаганда играла важнейшую роль.
Так называемые “социально-экономические предпосылки” сами по себе не являются силой, на то они и предпосылки, условия, причём чаще всего необходимые, но ещё недостаточные. Субъектный фактор представляет собой целенаправленную деятельность субъекта по достижению своих целей, реализации планов и интересов на основе учёта, контроля и управления социально-историческим процессом, а с определённого времени – на основе проектирования и конструирования этого процесса.
Изучение субъекта и субъектности – задача более сложная, чем изучение и анализ систем. Во-первых, если системы более или менее открыты, то деятельность многих субъектов носит закрытый характер – и чем серьёзнее субъект, тем более он закрыт; о тайных обществах (ложах, орденах, клубах) я уже не говорю. Во-вторых, существуют транссистемные субъекты, переходящие из одной социальной системы в другую и оказывающиеся как бы над системами. Так, христианская церковь как крупнейшая религиозно-политическая и финансово-экономическая структура присутствовала в античной, феодальной и капиталистической системах и, скорее всего, будет так или иначе присутствовать в посткапиталистической. Помимо христианской церкви к транссистемным субъектам относится ряд орденских структур.
Современная наука об обществе ориентирована на открытые структуры. В то время как структуры закрытого типа, исторически реализующие себя в качестве особых субъектов, практически не попадают в её исследования, а их изучение нередко квалифицируется как нечто ненаучное, как конспирология…
Один из дискуссионных вопросов о войне 1914-1918 годов: война – случайность или закономерность? Случайность, отвечают историки, в один голос говорящие, что ни одна из держав не желала европейской войны. Да, европейской затяжной войны никто не желал, а вот против быстрой, “маленькой, победоносной”, способной решить внешние проблемы и приглушить внутренние, выпустить социальный пар, ничего не имели против. Тем не менее, многие ждали, а некоторые просто были уверены в её неизбежности.
Условия для войны начали создаваться западными державами под руководством Великобритании уже во время Берлинского конгресса 1878 года… Тогда завязали такой узел противоречий на Балканах, который уже невозможно было распутать, только разрубить.
С вопросом о “случайности – неизбежности” Великой войны тесно связан другой: кто виноват? Поскольку историю пишут победители, то уже в 1919 году главным виновником была объявлена Германия (ст. 231 Версальского договора). Эту версию (“версальскую”), впрочем, сразу же оспорили немцы. Речь идет о “письме профессоров” – замечаниях к докладу Комиссии союзников и ассоциированных стран по вопросу ответственности за начало войны, написанные М. Вебером, Г. Дельбрюком, М.Г. Монжелой и А. Мендельсоном-Бартольди. Они основную вину возложили на переживавшую далеко не лучшие времена Россию, на Британию духа не хватило.
Непросто обстоит дело и с классовой интерпретацией механизма развязывания войны: вовсе не все группы капиталистов хотели войны, равно как этого хотели далеко не все политики государств, вступивших в смертельную схватку. Первая мировая война и её канун со всей очевидностью продемонстрировали всю нелинейность и неоднозначность финансово-политических связей. Например, в начале XX века французские финансисты хотели сотрудничать с немецким капиталом, а политики были против. Немало финансистов в Великобритании, понимавших, что в результате войны их страна из кредитора превратится в должника США, не жаждали, мягко говоря, войны. Против войны была и большая часть парламентариев. Были противники войны и среди немецких промышленников. В то же время многие немецкие политики и многие американские финансисты приветствовали её. Господствующий класс мировой капсистемы – класс не однородный и не сводимый к буржуазии, так же как капиталистическая собственность не сводится к капиталу. Всё сложнее, и сложность эта ещё более усиливается наличием, с одной стороны, национальных государств, с протекающими в них массовыми процессами, с другой – закрытых наднациональных структур мирового согласования и управления.
С 1870-х годов мир вступил в новую эпоху соперничества, и наиболее дальновидные представители британского истеблишмента открыто заговорили о необходимости англо-американского союза перед лицом нарастающей германской угрозы. Обсуждался вопрос создания союза англоговорящих народов, и Родс даже готов был перенести его столицу в Вашингтон – подальше от “сумрачного германского гения” с лицом Бисмарка, Шлиффена и Круппа.
Последняя треть XIX века внесла изменения не только в мировую политическую ситуацию, но и в экономическую. Старый, относительно “мирный”, внутренне ориентированный (индустриализация) капитализм 1830-1860-х годов не только исчерпал свои возможности, но и породил такие потребности, удовлетворение которых потребовало от капитала (и государства) создания новой экономической структуры. Главной чертой нового мира стала экспансия нового типа, получившая название “империализм”. Отсюда – начало нового – последнего – раунда колониальной экспансии, нового передела мира.
За последние 20 лет XIX века Великобритания увеличила свои колонии до 9,3 миллионов квадратных миль с населением 309 миллионов человек; Франция – до 3,7 миллионов квадратных миль с населением 54 миллионов человек, а вот Германия приобрела лишь 1 миллион квадратных миль колоний с населением 14,7 миллионов человек. К началу XX века раздел мира завершился. Помимо экономических причин раздел мира подстёгивали и социально-политические. Чтобы замирять трудящихся своих стран в условиях прогрессирующей индустриализации и роста социалистического движения, господствующим группам и правительствам европейских держав приходилось идти на социальные уступки. То была цена социального мира, а средства черпали главным образом из колоний.
Положение Германии и в этом плане было хуже, чем таковое Великобритании или Франции; колоний у неё было мало, территория относительно невелика, а население росло очень быстро. Достижение мирового господства или хотя бы превосходства (и то, и другое объективно грозило столкновением с Великобританией) становилось проблемой не только внешней, но и внутренней политики Второго рейха. Немцы могли рассчитывать только на передел, и их военно-экономический потенциал позволял им надеяться на успех.
Для британцев самым непереносимым, страшным в росте германской мощи было то, что немцы наращивали свою морскую мощь. “Первенство Германии на море не может быть совместимо с существованием Британской империи” – это слова одного из руководителей английского Foreign Office. Показательно признание Ллойд-Джорджа: “Строительство германского флота в значительной степени вызвало мировую войну”. С ним согласен немецкий адмирал Шеер: из-за строительства германского флота “Англия почувствовала себя в опасности и увидела в нас соперника, которого следует уничтожить любой ценой”.
Германский вопрос стал вопросом сохранения британской гегемонии – наряду с русским вопросом. Решить этот вопрос путём схватки флотов двух стран на Северном море было невозможно. Требовалась “общеевропейская война”. Но как организовать такую войну?
Общеевропейская война, успешная для британцев, возможна… лишь “при непременном участии России и при том условии, если последняя возложит на себя, по меньшей мере, три четверти всей тяжести войны на суше”. Иными словами, решающую роль в англо-германской борьбе должна была сыграть Россия, причём на стороне Англии, а не Германии. Почему?
Начать с того, что кроме британско-германских, существовали русско-германские противоречия, прежде всего экономические; Россия была нужна Германии как источник сырья и рынок сбыта; наконец, как пространство. Но дело не только в них.
Если Великобритания опасалась Германии, то Германию всё больше охватывал страх перед Россией. Немецкая правительственная комиссия, посетившая Россию во время столыпинских реформ, пришла к выводу: после их окончания, через десяток лет война с Россией будет непосильна, а ещё через десяток лет по промышленному и демографическому потенциалу Россия обойдёт крупнейшие европейские державы вместе взятые.
Те, кто считает, что Россию и Германию в 1914 голу стравили, правы. Однако не надо забывать, что между этими странами существовали экономические и (опосредованно) политические противоречия – иначе стравить не получилось бы. Другое дело, что эти противоречия не были фатальными, они были намного менее острыми, чем англо-германские и франко-германские, но их можно было использовать, особенно с учётом вовлечённости России и главного союзника Германии – Австро-Венгрии в балканские дела. Россия не была гегемоном капсистемы, на трон которого претендовала Германия, а Великобритания была. Россия не была претендентом на роль гегемона капсистемы, а Германия была. При таком раскладе, с какой стати России поддерживать гадившую ей весь XIX век “англичанку”? Стать простая, называется – “экономика”.
Некоторые экономические противоречия с Германией, возникшие в 1890-е годы, заставили Россию пойти на политическое и экономическое сближение с Францией, чей финансовый капитал пошёл в Россию. В результате к 1914 году Россия оказалась экономически, а следовательно и внешнеполитически пристёгнута и к Франции, тесно связанной с Великобританией, и к этой последней, т.е. с “экономико-политическим концерном Антантой, возникла её жёсткая экономическая зависимость от противников Германии”.
К 1914 году в России иностранному капиталу (главным образом, французскому, бельгийскому и британскому) принадлежало почти 100% нефтяной промышленности, 90% добычи полезных ископаемых, 50% химической промышленности, 40% металлургической и около 30% – текстильной. В начале XX века Россия имела самую крупную внешнюю задолженность.
Всё это сводило на нет Бьеркский германско-русский оборонительный союз 1905 года, а тесная связь Германии с Австро-Венгрией практически не оставляла ему никаких шансов.
Русская сухопутная мощь была одним из двух факторов, которые, как считали англо-французы, позволят разгромить Германию. Второй они видели в финансовой слабости немцев. В Лондоне и Париже полагали: ввиду финансовой неподготовленности к войне и зажатости в кольцо двух фронтов Германия быстро обанкротится. Вышло иначе. Ни один специалист по финансовым вопросам не предвидел, какую силу обнаружит Германия в финансовом отношении…
Что же касается “кольца”, то немцы прекрасно понимали, что оно непрочно и его можно прорвать. Так оно и вышло – с помощью гешефтмахеров вроде Парвуса и революционмахеров вроде Ленина. Всё тот же русский фактор, но только революционный.
И ещё одно. Чтобы воевать, нужны не только противоречия, причины, поводы и субъект – поджигатель и организатор войны. Нужна людская масса, которую можно выложить на геостратегический прилавок в виде мяса – пушечного. И когда этой массы становится много, сам этот факт превращается в необходимую (хотя и недостаточную) причину войны, особенно если социально-политические структуры и институты не способны с этой массой справиться, превратив опасные массы в дисциплинированные классы. Так оно и произошло в Центральной и Восточной Европе на рубеже XIX-XX веков.
Первая мировая война стала жестоким средством решения проблемы сельской перенаселённости Европы (а Вторая, добавлю я, – средством решения проблем уже не только сельской, но и городской перенаселённости).
Если Великобритания и Россия могли частично снимать социо-демографическое напряжение посредством миграции (мировой – заморской и евразийской – сибирской), то зажатая между Францией и Россией Германия была лишена этой возможности. У неё не было ни лишнего пространства, ни обширных колоний, а было среднегодовое превышение рождаемости над смертностью.
Почти с самого начала возникновения капитализма наряду с капиталом и государством существовал третий субъект системы, созданный ею в той же степени, в какой он создал её, – закрытые наднациональные структуры мирового согласования и управления. По мере развития капсистемы роль, могущество и значение этого субъекта постоянно возрастали. При этом сами структуры, о которых идёт речь, – конспироструктуры, не оставались прежними – они менялись в соответствии с историческими обстоятельствами.
Довольно долго господствующей формой организации конспироструктур были масонские ложи. А само масонство в большей или меньшей степени контролировалось британскими ложами, капиталами, государством и спецслужбами. Собственно, кардинальное изменение доминирующей формы организации конспироструктур в конце XIX, начале XX века связано с изменением положения Великобритании в мировой системе, со стремлением её финансово-аристократической верхушки не допустить ослабления своих позиций в мировой олигархической пирамиде.
Инициатором создания нового субъекта мировой игры, субъекта уже не просто наднационального европейского, а уже мирового управления выступил Сесил Родс, за которым стояли Ротшильды. Одной из таких новых структур в феврале 1891 года стало общество под неброским названием “Мы” (“We”), или “Группа” (“The group” – существует до сих пор); за ним последовали другие, например, общество Милнера (“Круглый стол”), выросшее из “Группы” и ставшее в определённый момент её ядром.
Создателями «Группы» были Сесил Родс, журналист и разведчик Уильям Стэд (Стид) и Реджиналд Бэлиол Бретт (впоследствии – лорд Эшер, доверенное лицо сначала королевы Виктории, а затем Эдуарда VII и Георга V). Эта организация должна взять на себя реальное руководство внешней (а во многом и внутренней) политикой Великобритании, укрепить Британскую империю в новых условиях (немецкий вызов), подключив к процессу укрепления США и создав нечто вроде единого англо-американского истеблишмента, господствующего над миром. Имелось в виду одновременно мировое господство “англосаксонской расы” … и господство британского правящего класса с его социально-политическими и идейно-интеллектуальными традициями.
Родс формулировал цель организации так: “Распространение британского правления в мире, совершенствование системы эмиграции из Соединенного Королевства и колонизации британскими подданными всех земель, где средства к существованию можно приобрести энергией, трудом и предприимчивостью… в конечном счёте возврат Соединенных Штатов Америки как составной части Британской империи, консолидация всей империи, введение системы колониального представительства в имперском парламенте, что может способствовать сплочению разъединённых членов империи, и, наконец, основание такой великой державы, которая сделает войны невозможными и будет содействовать лучшим интересам человечества”. Родс полагал, что в меняющихся условиях конца XIX в. “лишь тайное общество, постепенно поглощающее богатства мира”, способно сохранить господствующие позиции британской аристократическо-банкирской олигархии в мире. Особого внимания заслуживает тезис о поглощении тайным обществом мирового богатства как условия и цели его существования. По сути, речь идёт о глобальном отъёме активов таким субъектом, который существует тайно, в закрытом режиме.
В качестве модели организации и функционирования тайного общества Родс избрал иезуитов. В двух его последних завещаниях общество не упомянуто: будучи уже весьма известным, Родс не хотел привлекать к нему внимание. Члены группы (она и называлась “Группа”), в которой выделялись два круга – внутренний (“Общество избранных”) и внешний (“Ассоциация помощников”), – были активны в сферах политики, журналистики, науки и образования.
Особое внимание Милнер, возглавивший “Группу” после смерти Родса в 1902 году, уделял СМИ. Так, ими был установлен контроль над немалой частью британской прессы. “Группа” одобрила тот факт, что Альфред Хармсуорт (“их человек”) стал в 1908 году владельцем самой важной из британских газет – “Таймс”, которая сразу же получила беспрецедентный доступ к делам министерств обороны, иностранных дел, колоний. Кроме “Таймс” под контролем Хармсуорта (а следовательно, организации Милнера) было немало “массовой” прессы, неудивительно, что “Группа” помогла Хармсуорту стать лордом Нортклифом. “Таймс” превратилась в рупор “Группы”, а с 1910 года началось издание ежеквартальника “The Round Table”. Журнал должен был влиять на тех, кто формирует общественное мнение, определять повестку дня. Кроме того, “Группа” оказывала существенное влияние на журналы “Quarterly Review”, “The Economist” и “Spectator”.
Ближе к началу мировой войны “Группа”, опираясь на генералов и офицеров, многие из которых проходили службу в Южной Африке, существенно укрепила свои позиции в военной сфере.
Стратегия общества (“группы”) была проста: во-первых, привлечение на свою сторону людей со способностями и положением и привязывание их к блоку посредством либо брачных уз, либо чувства благодарности за продвижение по службе и титулы; во-вторых, влияние с помощью привлечённых на государственную политику, главным образом путём занятия членами группы высоких постов, которые максимально защищены от влияния общественности, а иногда по своей сути просто скрыты от неё.
Идейно-интеллектуальным центром организации и – в перспективе – центром подготовки политической и интеллектуальной верхушки англосаксонской расы господ стал Оксфорд.
Родс успел заложить мощный фундамент под структуру, которая должна была стать оргоружием мирового управления узкой группы британско-американской верхушки, и назначил пять доверенных лиц, которые должны были дальше развивать дело жизни – его и Ротшильдов. Это были лорд Натаниэль Ротшильд, лорд Розбери, эрл Грей, Альфред Байт, Леандер Стар Джеймсон (гомосексуальный партнер Родса) и Альфред Милнер.
В 1880-е годы перед британской верхушкой остро встали два тесно связанных вопроса – германский и русский. Рост Германии, “германского духа” надо было во что бы то ни стало остановить, ну а русские ресурсы надо было поставить под контроль. И, конечно же, британцы не могли допустить реализации их ночного кошмара – континентального русско-германского союза.
Отметим важнейшую деталь: в конце XIX века само существование Британской империи, доминирующие позиции её верхушки и закрытых наднациональных структур последней – всё это в решающей степени стало зависеть от разрушения Германии и России, но средством разрушения мог быть только конфликт между ними. Завязанный тугим узлом русско-германский вопрос стал центральным вопросом существования британской, а с определённого момента американской верхушки в их глобалистских устремлениях…
По-видимому, окончательное решение по разгрому Германии британцы приняли не позднее 1888 года… Сначала нужно было поработать над франко-русским союзом – задача не из лёгких, поскольку отношения Франции с Россией были не из лучших, а вот с Германией французы начинали ладить. Убеждать французов двинуться в сторону России пришлось папе римскому. Он едва ли с охотой взялся за это дело, но на тот момент Ватикан задолжал Ротшильдам, пришлось отрабатывать. Франко-русскому сближению способствовало и послебисмарковское ухудшение германо-русских отношений – отчасти объективное, отчасти являющееся результатом действий в России британской агентуры влияния, тесно связанной с британскими банкирами.
В 1892-1893 годах результат – франко-русский союз – был налицо.
Ну а положение Великобритании на мировой арене осложнилось настолько, что Родс заговорил о необходимости создания единого англо-американского истеблишмента.
Следующим шагом долгосрочной стратегии Великобритании было подтолкнуть Францию к союзу с Альбионом. Для этого нужно было решить две задачи. Во-первых, привести на первые роли во французском правительстве если не пробританских деятелей (сразу сделать это было невозможно), то хотя бы готовых к диалогу с Великобританией и антигермански настроенных. Решением этой задачи стало стартовавшее в 1894 году “дело Дрейфуса” (якобы продажа евреем Дрейфусом секретных документов Германии), главной мишенью которого был вовсе не Дрейфус, а министр иностранных дел Габриэль Аното, сторонник сближения с Германией, Россией и Османской империей. За шумихой, поднятой “борьбой с антисемитизмом”, отставка Аното прошла относительно спокойно. Его преемником стал Т. Делькассэ, готовый к сотрудничеству с британцами и, самое главное, антигермански настроенный. Стратегию Аното “двойного союза” с Россией, как заметила К. Уайт, он превратил в стратегию “окружения Германии”. Это был серьёзный британский успех.
Вторая задача заключалась в том, чтобы наглядно продемонстрировать французам: русские не столь сильны и не стоит так уж слишком рассчитывать на них в противостоянии с Германией. А для этого, в свою очередь, нужно было реально ослабить Россию, но только не в европейской зоне – там она ещё пригодится, а, так сказать, “на дальних берегах”. Например, на Дальнем Востоке. Для этого, в свою очередь, необходимо было подготовить и укрепить в этом регионе будущего противника России. Им стала Япония. Но мало подготовить, надо было сделать так, чтобы Великобритания для Японии оказалась единственным союзником, выгодно отличающимся в глазах японцев от других европейцев. Это было тем более необходимо, что в Японии были весьма сильны антибританские силы – премьер-министр Окума и поддерживающие его кланы, компания “Мицубиси”.
Британцы сыграли свою роль в японско-китайской войне 1894-1895 годов и в то же время воздержались от того, чтобы оказаться среди европейских держав (Германия, Франция, Россия), которые не позволили японцам пожать плоды их победы. Так Великобритания оказалась единственным потенциальным союзником или даже защитником Японии в регионе, да и на мировой арене тоже. Окума был смещён, а британско-японское сотрудничество усилилось. В результате в 1902 году был заключён англо-японский договор, и британцы начали активно подталкивать Японию к войне с Россией, а у русской верхушки не хватило ума этого конфликта избежать. Англо-японский договор сыграл значительную роль в определении исхода японо-русской войны, в которой британцы активнейшим образом помогали японцам. Аналогичным образом “играли” и американцы, действуя против России.
Британцы добились своей цели: из-за проблем России на Дальнем Востоке французы пошли на союз с Великобританией (1904 год.). Россию британская агентура влияния, сорвавшая русско-германское сближение, наметившееся Бьеркским соглашением двух императоров, подталкивала тоже к союзу с британцами. В 1907 году русско-английским союзом было оформлено то, что вошло в историю под названием “Entente” – “Антанта”, или “Сердечное согласие”.
Расовый аспект британского господства в качестве ставившейся задачи необходимо особо подчеркнуть. Нацисты Третьего рейха лишь вульгарно реализовали на практике расистские идеи и схемы, разработанные в последней трети XIX, начале XX века британской аристократией и её интеллектуальной обслугой. Фраза Г. Уэллса, сказанная им в 1902 году: “Единственным разумным и логичным решением в отношении низшей расы является её уничтожение”. Если учесть, что для Уэллса, Киплинга и многих их единомышленников в разряд “низших рас” автоматически попадали те, кто сопротивлялся установлению британского господства над ними, то ситуация проясняется вполне. Недаром в одном из стихотворений Киплинга говорится о том, что если “чёрная сволочь” не захочет понять цивилизаторских устремлений британца, белого человека, то “эту чёрную сволочь пулемётом надо унять”.
Обычно расизм и крайний национализм ассоциируется у нас с немецким нацизмом. Однако у нацистов были учителя – влиятельная часть британской верхушки и её интеллектуальная обслуга. “Только в Англии, – писала Ханна Арендт, – расовые идеологии могли развиваться непосредственно на основе национальной… традиции”. Я цитирую X. Арендт по замечательной работе М. Саркисьянца “Английские корни немецкого фашизма”, изданную в Германии в 1997 г. на основе курса лекций, прочитанного в Гейдельбергском университете (русский перевод: СПб.: Академический проект, 2003). В ней очень хорошо показан этнический и классовый расизм верхов британского общества как их естественная идеология. “Порок” Гитлера и его команды в глазах этих людей заключался вовсе не в расизме, а в том, что его реализуют лавочники, представители среднего класса, претендующие на роль властителей, что позволительно только аристократам. Общеизвестно презрение британской аристократии не только к “пролам”, но и к “мидлам”, каких бы успехов они ни добились.
В начале 1890-х годов, изрядно потрёпанная рецессией 1873-1896 годов Великобритания нуждалась в средствах. В не меньшей степени в независимых финансовых источниках остро нуждалась масоны “Групыа”, и взоры её членов обратились к Южной Африке. В 1889 году по модели Ост-Индской компании была создана Британская Южно-африканская компания, чьей задачей было спровоцировать войну с бурами и захватить золотые прииски в Трансваале. Однако попытка организовать в 1895 году восстание англичан (“ойтландеров”) против буров и начать войну провалилась, нанеся репутационный ущерб Родсу, и тогда за дело взялся назначенный верховным комиссаром Капской колонии Милнер. Его целью, как ранее “сладкой парочки” Родса и Джеймсона, было спровоцировать войну. “Группа” нейтрализовала влияние министра по делам колоний Джозефа Чемберлена, который не хотел войны с бурами, развязала войну и довела её до победного конца.
В любом случае, однако, “Группа” сорвала тот куш, к которому стремилась, и могла приступить к реализации уже десятилетие вынашиваемого плана войны с Германией, войны, которую невозможно было выиграть без континентальных союзников – Франции и России. После заключения в 1904 году англо-французского союза “Группа” начала активно поддерживать реваншистски настроенные группы во Франции, вступив с ними в тесный контакт. Сразу же после окончания русско-японской войны, начатой японцами при активном участии и с помощью со стороны британцев, началась обработка России. Понимая геополитическую потребность России в реальном военно-морском порте в незамерзающем море и лишив её возможности создать такой порт на Дальнем Востоке, британцы принялись соблазнять русскую верхушку Константинополем и Проливами, объясняя, что единственное средство обретения контроля над ними – война с Германией. Англо-русская конвенция (формально) по Персии устранила последнее препятствие на пути формирования антинемецкого союза. Тесно связанный с “Группой” Александр Извольский помог “Группе” и Эдуарду VII сорвать Бьеркское соглашение царя и кайзера. За это “Группа” поспособствует назначению его министром иностранных дел Российской империи (1906-1910 годы), а когда ей понадобится – перебросит во Францию в качестве российского посла (1910-1916 годы.). В самом Альбионе “Группа” начала активно продвигать Черчилля и Ллойд-Джорджа.
Извольский, получавший от “Группы” не только карьерную поддержку, но и, по-видимому, деньги, делал всё для возмущения балканских государств, прежде всего Сербии и Боснии, против Германии и Австро-Венгрии. В России его остро критиковали и даже высмеивали за это, однако поддержка со стороны верного союзника “Группы” Эдуарда VII неизменно спасала его – король неоднократно заступался за одиозного “международника” перед Николаем II. Необходимо подчеркнуть, что в смертельной игре, затеянной “Группой”, Извольский играл на стороне не России, а “Группы”.
Извольский был не единственным европейским политиком, “подтянутым” к внешнему кругу “Группы”. Выбор вёлся и в других странах, прежде всего во Франции (например, Делькассэ при всей его националистической риторике, другие члены правительства, включая Пуанкаре), не говоря уже о просторах Британской империи (включая Индию – речь идёт о важных деятелях национально-освободительного движения, завербованных МИ-6 в качестве агентов “глубокого залегания”) и самой Великобритании. При этом активно использовались слабости и пороки. Так, Ллойд-Джордж попал в сеть из-за своей любви к “красивой жизни” и ненасытному сексуальному аппетиту.
Ну и, конечно же, огромное внимание уделялось США. Еще в 1902 году в Великобритании было создано “Общество пилигримов” (“Pilgrim society”), чьей главной целью было развитие дружественных отношений с США. “Родсовские стипендии”, большую часть которых получали и получают американцы, готовили не очень большой по численности, но очень влиятельный пробритански настроенный сегмент американской элиты. Небольшим, но опять же очень влиятельным, был британски ориентированный сегмент финансистов США. Экономическая власть в Америке в начале XX века принадлежала нескольким семейным династиям, сконцентрированным в Нью-Йорке, прежде всего Морганам и Рокфеллерам. Ротшильды были тесно связаны с Морганами, а также с банкирскими семьями Куна, Лёэба, Шифа, Пола (Пауля) Варбурга, оказывая через них влияние на финансовую и политическую ситуацию в США и, естественно, сталкиваясь при этом с Рокфеллерами.
Другим направлением серьёзного влияния Ротшильдов была Россия. К 1914 году 80% российских долгов принадлежали французским банкам, а эти банки, как и Банк Франции, контролировались очень небольшой группой, главными в которой были Ротшильды. Лондонские и парижские Ротшильды предоставляли займы России, в то же время спонсируя через третьи и четвёртые компании революционеров и либералов, работая на ослабление и – в перспективе – разрушение российского государства. Нужно сказать, что Ротшильды, как правило, предпочитали действовать, используя в качестве ширмы другие компании или даже цепочки компаний – это их фамильный почерк; поэтому мало кто знает, что и как реально контролируют Ротшильды, а некоторые даже наивно полагают, что эта семья давно уже находится если не вне игры, то на её втором плане.
Разрушать США Ротшильды и их англо-американские партнёры не собирались: США – не Германия и не Россия. Здесь была задействована иная схема: установление контроля над финансами США, а следовательно над Америкой как государством, т.е. частичное лишение США суверенитета. К этому англо-американские банкиры шли несколько десятилетий. На этом пути физически уничтожались те президенты США, которые сопротивлялись этому, – Линкольн, Гарфилд, Маккинли. Чтобы добиться установления контроля частных банков над денежной массой, в 1907 году банкиры спровоцировали в США финансовый кризис, однако он не решил поставленной задачи, и банкиры, отступив, начали более тщательную подготовку, которая потребовала появления в президентском кресле недалёкого полублаженного марионетки по фамилии Вильсон, всем обязанного благодетелям-финансистам. Он-то и подпишет “указ” о создании Федеральной резервной системы (ФРС), а заодно и о некой поправке к Конституции США, без которой ФРС не смогла бы наживаться на монопольном печатании своих фантиков. Вильсон сделал фантастический подарок банкирам и их конспироструктурам: частные лица (банки, семьи) взяли под контроль финансы США и начали борьбу за контроль над мировыми финансами. Первая мировая война, под финансирование которой, помимо прочего, ФРС и создавалась, должна была решить эту проблему. Но не решила, хотя сильно продвинула процесс по её решению.
В 1907-1908 года “Группа” подготовила всё для русско-германской войны.
К 1912 году англо-американская элита дважды неудачно пыталась спровоцировать Германию на войну – две балканские войны. Эти неудачи заставили “Группу” окончательно сконцентрироваться на Балканах в качестве места будущего взрыва, а ещё точнее – на Сербии. Почему на Сербии? Во-первых, из-за её связей с Россией – манипуляции по этой линии могли вызвать русско-германский конфликт. Во-вторых, Сербия была буквально нашпигована британской агентурой. В-третьих, среди балканских стран именно Сербия была наиболее зависима от иностранного капитала, а потому здесь было где разгуляться европейцам вообще и британцам в особенности.
Сербию тщательно готовили для очень специальной роли. Она была идеально расположена в качестве эпицентра сейсмического взрыва, который должен был уничтожить старый порядок”. Именно здесь орудовали представители “Группы” – британские и русские. Николай Хартвиг, посол России в Сербии, по сути контролировавший правительство Пашича, был тесно связан с полковником Д. Дмитриевичем (Аписом) – руководителем полумасонской-полутеррористической организации сербских националистов “Чёрная рука”, участником убийства короля Александра в 1903 году и (по официальной версии) одним из организаторов убийства Франца-Фердинанда в 1914 году.
Именно Извольский и Хартвиг в компании с Бушье создали Балканскую лигу, объединив балканские страны в союз, объективно направленный против союзников Германии – Османского султаната и Австро-Венгрии. Результаты не замедлили ждать – Первая Балканская война против Османов и Вторая Балканская война против Болгарии, традиционного тогда (и сегодня, после разрушения СССР) союзника немцев. Однако в обоих случаях ни в 1912, ни в 1913 году кайзер не поддался на провокацию, предпочитая дипломатию.
Франца-Фердинанда, противника войны со славянами, убивают вместе с его женой. Убивает член “Чёрной руки”. Почему-то забывают, что через два дня в Париже убивают ещё одного противника войны – политика европейского уровня, социалиста Жореса. А месяцем раньше тяжелейшую (планировалось – смертельную) рану от удара ножом получает Распутин.
Попытка Гаврилы Принципа покончить с собой сразу же после убийства эрцгерцога не удалась: цианистый калий не сработал. Так и должно было быть – убийца-серб был необходим для дачи показаний, для следствия, для суда… Ну а после того, как мавр сделал свое дело, можно и умирать – Принцип умер в 1918 года от туберкулёза в тюрьме. Хартвиг скоропостижно скончался в том же 1914 году в австрийском посольстве в Белграде; Аписа расстреляли в 1917 году; в 1917 году таинственно исчезла переписка Хартвига с Сазоновым. Ну а в 1919 году, как только принялся за мемуары, внезапно скончался Извольский. Мёртвые молчат (впрочем, не всегда).
Сразу же после выстрела в Сараево британцы, главным образом члены “Группы” и их союзники, начали манипулятивную игру в Вене и Петербурге. Британские политики и пресса однозначно выступили на стороне Австро-Венгрии, поддержали её претензии к Сербии и осудили сербов. У австро-венгров создавали впечатление, что европейское общественное мнение на их стороне. Более того, британская пресса квалифицировала убийство как акт агрессии со стороны Сербии, на который Австро-Венгрия просто обязана ответить. Центром важнейших политических решений для Европы становился в этой ситуации Петербург; точнее, британцы умело переместили его туда.
Задачей агентуры “Группы”, которым в России активно помогали посол Франции Палеолог и посол Великобритании Бьюкенен, было обеспечить жёсткую позицию Петербурга по отношению к Вене. Все попытки Сазонова смягчить ситуацию пресекались этой “бригадой”. А царь вёл себя вяло, словно полагаясь на волю рока. Роль “рока” исполняли “Группа” и её агентура.
Провоцировать Россию нужно было для того, чтобы спровоцировать на агрессивные действия Германию: “Группа”, Грей, Бьюкенен и К° прекрасно понимали, что в самой Великобритании мало кто хочет войны и что военные настроения не возникнут до тех пор, пока Германия не проявит агрессию по отношению к России и Франции. В свою очередь это проявление зависело от позиции Великобритании. Если бы та заявила о своей солидарности с “фланговыми” державами, кайзер ни в коем случае не стал бы рисковать, никакой войны бы не было и многолетние усилия поджигателей и заговорщиков пошли бы прахом. Поэтому “Группа”, Эдуард VII и министр иностранных дел Грей сделали всё, чтобы убедить Вильгельма в британском нейтралитете; Грей постоянно говорил о возможном конфликте как “конфликте четырёх”, автоматически исключая Великобританию из числа его участников; британские журналисты и парламентарии писали и говорили (многие вполне искренне) о Германии и Австро-Венгрии в спокойном тоне, убаюкивая тем самым немцев.
“Группе” и их “клубным” союзникам удалось дезинформировать многих британских парламентариев по вопросу о том, как реально развивается ситуация в Европе и насколько она взрывоопасна. Между тем к 25 июля 1914 года Грей уже знал, что Россия готова к войне, поскольку действия Австро-Венгрии и их умелая интерпретация агентурой “Группы” сделали своё дело: 26 июля, реагируя на частичную мобилизацию Австро-Венгрии (в ответ на сербскую мобилизацию), царь отдал приказ о частичной мобилизации русской армии. Несмотря на это, убаюканный британцами (как же, они ведь сохранят нейтралитет!) кайзер был уверен, что конфликт между Австро-Венгрией и Сербией не выйдет за локальные рамки и не станет серьёзным. Но британцы кашу заварили вполне серьёзно, и Вильгельм уже оказался в ловушке, причём он даже не понимал, до какой степени.
В “Группе” и союзных ей клубах и ложах прекрасно понимали, что в случае войны с Францией немцы двинутся через Бельгию, нарушив тем самым её нейтралитет и обеспечив против себя casus belli. Но было ясно, что и немцы это понимают и могут попытаться сыграть иначе. На этот случай у “Группы” был “план № 2”, который по сути не оставлял Германии ни единого шанса избежать войны и быть обвинённой в её развязывании.
В течение какого-то времени, предшествовавшего началу Первой мировой войны, агентура “Группы” закупала в Германии оружие и боеприпасы и перевозила в Ирландию, где вооружала как протестантов Ольстера, так и католиков юга страны, готовя “вооружённое восстание ирландцев против Великобритании и протестантов”. В организации восстания обвинили бы Германию (а как же – чьё оружие?) – и это стало бы поводом для войны. Однако “план № 2” не понадобился, всё произошло иначе, и решающую роль на самом последнем этапе, в открытии крышки “кладези бездны”, в разжигании европейского конфликта, который со временем превратился в мировой, сыграл министр иностранных дел Великобритании Эдуард Грей, а помогал ему ещё один человек “Группы” – Ллойд-Джордж. Впрочем, и другие тоже старались.
Не только не имея разрешения, но не поставив кабинет в известность, Черчилль начал мобилизацию флота; премьер-министр Асквит отправил Холдейна в военное министерство для мобилизации армии, а Грей заверил Поля Камбона, что Великобритания защитит Францию от агрессии. 3 августа 1914 года Грей выступил в Палате общин с абсолютно лживой речью о том, что министерство иностранных дел сделало всё, чтобы сохранить мир. Несмотря на то, что члены Палаты общин поддержали воинственные заявления Грея, они всё же заявили о необходимости дебатов. Асквит попытался резко одёрнуть их, однако решение о необходимости дебатов по речи Грея всё же было принято. “Групповикам” нужно было срочно спасать ситуацию – дебаты могли развернуться не в их пользу. Решающую роль сыграл Грей. Сразу после перерыва он спешно покинул Парламент и отправил жёсткий ультиматум Германии, зная то, чего не знали парламентарии, – а именно, что немецкое вторжение в Бельгию в ответ на действия Франции уже началось и никакие ультиматумы его не остановят. Однако ультиматум нужен был для предъявления парламентариям, как психоудар.
Когда после перерыва Палата собралась для дебатов, против сторонников мира выступил член “Группы” А. Бальфур. Он заявил, что для дебатов не хватает кворума, а сами они произведут плохое впечатление на публику, и парламентарии скисли. Вопрос о войне был решён, и 4 августа Георг V в Бакингэмском дворце объявил войну Германии. Это стало неожиданностью и ударом для Вильгельма, своеобразной “чёрной меткой”. Теперь он мог сколько угодно топать ногами в ярости, изрыгать проклятья в адрес “подлых торгашей” – ловушка захлопнулась, Германия оказалась в состоянии войны на два фронта с тремя ведущими европейскими державами.
Английский историк Н. Фергюсон неуклюже пытается объяснить возникновение Первой мировой ошибками Великобритании и её дипломатов. Нет, дружок, это не ошибка, а реализация чёткого плана… Кто не слеп, тот видит: именно Великобритания, международный союз англо-американских банкиров и аристократов, организованный в клубы и ложи, до краёв наполнили ту чашу, капнуть последнюю, переполняющую каплю в которую они сумели заставить простака Вильгельма. Вообще надо сказать, что англосаксам в начале XX века сильно повезло: во главе государств-мишеней они имели двух недалёких, неадекватных современному им миру правителей – Вильгельма II и Николая II.
Верные замыслу организации взаимного уничтожения Германии и России в ходе войны, с конца 1916 года, когда стало ясно, что война выиграна и Германия будет повержена, британцы обратились к решению русского вопроса. Они поддержали заговор против Николая II (показательно, что и Распутина убивать был прислан киллер именно из Лондона); без этой поддержки заговор едва ли состоялся бы – при желании британцы могли элементарно разрушить его. Зато в случае свержения монархии в России они получали благодарное им пробританское правительство, которое не только не посмело бы требовать то, что было обещано Николаю II (Константинополь и Проливы), но стало бы послушным орудием в руках “Группы” и позволило бы полностью превратить Россию в сырьевой придаток англосаксонского Запада.
В 1919 году Российской, Германской и Австро-Венгерской империй уже не существовало. Версальская система, созданная политической обслугой Ротшильдов, Рокфеллеров и других банкирских семей казалась полным торжеством планов англо-американского истеблишмента, англо-американских клубов, лож, закрытых обществ.
С учётом того, как конкретно развивались события на восточном фронте, русская естественная среда спасла в 1915 году русскую армию от разгрома (правда, в 1917 году она была развалена).
В первые дни войны в Лондоне, Париже, Берлине, Вене и Петрограде (так стал называться Петербург) царило в целом радостное шапкозакидательское настроение: предполагалось, что война продлится несколько недель и быстро закончится победой. Отсюда – воодушевление, порой – экзальтация. Словом – ощущение праздника. И это действительно был последний, предзакатный праздник европейской цивилизации. М. Джилберт объясняет эту наивную уверенность европейцев тем, что в течение более тридцати лет (между франко-прусской и мировой) Европа не знала войн; без войны выросло два поколения. Точнее так: они знали войны, но колониальные, где превосходящие силы “наших”, “белых цивилизаторов” обрушивают на далёкого и слабого врага огонь пулеметов и гигантских морских орудий. Несмотря на то, что в начале XX в. о возможности войны говорилось – и говорилось немало, публика не ощущала, что приближается нечто принципиально новое и страшное.
Не ощущали этого и многие государственные и политические деятели того времени, многие журналисты и учёные. Наивный Фрейд, узнав об австро-венгерском ультиматуме Сербии, писал, что впервые за 30 лет чувствует себя австрийцем и что история подарила Австрии второй шанс; что тут скажешь – психоаналитик, понимаешь.
История, может, и подарила, а Россия отобрала, вырубив по сути уже в 1914 году Австро-Венгрию из войны и из истории (Галицийская битва 19 августа – 21 сентября, в которой австро-венгры потеряли до 45% своей военной силы).
В первые недели войны немцам казалось, что их восторги первых дней оправдываются. К 20 августа немцы оккупировали Бельгию, а к 25 августа в “приграничном сражении” (четыре одновременные операции: Лотарингская, Арденнская, Самбро-Маасская и Монсская) нанесли поражение англо-французам. Казалось, план Шлиффена, согласно которому решающее сражение французам планировалось дать на 40-й день, выполняется с блеском и, более того, с опережением графика – сражение дали на 35-й день. Всё сбылось! Кроме одного – победы, потому что “гладко было на бумаге…”.
План Шлиффена был составлен одним из крупнейших военных умов Германии. И составлен – в военном плане – грамотно. Более того, с учётом соотношения сил (экономический, военный, демографический потенциал) блицкриговый план Шлиффена, навеянный, по мнению специалистов, опытом Ганнибала под Каннами и Наполеона под Ульмом, был единственным, способный обеспечить победу, избежав войны на два фронта. В “двухфронтовой” войне Германия шансов на победу не имела.
Откуда 40 дней Шлиффена, отводимые им на победу над Францией? Из расчёта, что России понадобится 40 дней на полную мобилизацию, после чего она сможет наступать. Тут-то и должен был пронзить её тевтонский меч, уже сразивший Францию.
Кроме планов, однако, есть реальность. Правильный, а точнее упорядоченный немецкий ум полагал, что воевать можно только по завершении мобилизации. Русские показали, что это не так, и уже в середине августа генералы А.В. Самсонов и П.К. Ренненкампф погнали немцев на запад. Вспоминаются слова лесковского генерала о немцах: “какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведём, что они и рта разинуть не успеют, чтобы понять её”. В темповой игре немцы проиграли: они не успели разгромить французов до русского наступления. Неподготовленное наступление – такого немецкий ум не мог предусмотреть!
“Германским войскам оставалось пройти до Парижа всего 30 миль, – писал биограф Вильгельма II Дж. Макдоно, – и казалось, что повторится история 1870 г.”. Однако 9 сентября была дана команда отойти, а 11 было объявлено общее отступление – нужно было срочно реагировать на смертельно опасный русский удар: германское командование было вынуждено для переброски в Восточную Пруссию снять два корпуса и кавдивизию с правого – ударного – крыла (фланга) немецкой армии вторжения, занятой в битве на Марне. Удар генерала Монури именно по ослабленному правому флангу, считает Б. Лиддел-Гарт, дезорганизовал оборону немцев. Так русское наступление сорвало первый немецкий блицкриг, похоронило план Шлиффена и, по сути, лишило немцев возможности победить в войне. Права Б. Такмэн: победи немцы, и война скорее всего окончилась бы быстрее и иначе. Провал блицкрига и поражение на Марне поставили крест на военной победе немцев. Теперь война велась Германией по сути за наиболее благоприятные условия мира.
Первая мировая война – первая в истории с широкомасштабным применением новых видов оружия: подводных лодок, авиации, танков. Следует особо отметить подводную войну немцев, поставивших весной 1917 года Британию, весьма зависевшую от импорта, на грань катастрофы. В результате немецкой подводной войны, объектом которой были главным образом торговые суда, Британия потеряла тоннаж, равный тоннажу всего её торгового флота в 1914 года.
В то же время успехи немецких у-ботов ускорили вступление в войну США. Хотя и здесь не всё так просто: США вступили в войну 6 апреля 1917 года, однако важный психологический сдвиг в настроениях американской верхушки произошёл 7 мая 1915 года, когда затонул британский корабль “Лузитания”. Потопили его немецкие подлодки, однако подставили “Лузитанию” под них британцы и та часть американского истеблишмента, которая с самого начала была за войну, участвовала в её организации. Провокация с “Лузитанией” стоит в одном ряду таких провокаций англосаксов, как взрыв корабля “Мэн” в 1898 году, ставший поводом для агрессии США против Испании; Перл-Харбор (декабрь 1941 года), инцидент в Тонкинском заливе (август 1964 года), развязавший руки США в их действиях во Вьетнаме; взрыв башен 11 сентября 2001 года; взрывы двух “Боингов” – южнокорейского (сентябрь 1983 года) и малайзийского (июнь 2014 года); о провокациях, позволивших развязать агрессию НАТО против Югославии и Ирака я уже не говорю. Особенность провокации с “Лузитанией” заключается в том, что здесь главным был не столько американский (государство США), сколько британский и наднациональный англо-американский интерес.
Ситуация с “Лузитанией” такова. Судно перевозило через Атлантику в Англию 1200 пассажиров, 195 из которых были гражданами США. Пассажиры, однако, не знали, что в трюмах “Лузитании” находилось 6 млн. единиц боеприпасов. Это было прямое нарушение подписанного США протокола нейтральной державы. Боеприпасы принадлежали одной из компаний Дж.П. Моргана, а куплены они были на заём в 100 млн. долларов, выделенный Моргану французскими Ротшильдами для поставки оружия французской армии. Каким-то образом о грузе “Лузитании” узнали немцы, которые ещё до того, как судно покинуло нью-йоркский порт, отправили (с предварительной оплатой) в 50 американских газет объявление, в котором предупреждали граждан США об опасности, грозившей им в том случае, если те поплывут через Атлантику на “Лузитании”. Но лишь одна газета в городе Де-Мойн (штат Айова – глубинка США) опубликовала немецкое объявление; остальные газеты и прежде всего газеты штатов атлантического побережья, включая Нью-Йорк, решили дождаться обещанных им Госдепартаментом США разъяснений, которые так и не последовали, и граждане США на “Лузитании” так и не узнали, что плывут на потенциальной военной мишени.
Показательно, что, находясь в зоне военных действий, “Лузитания” шла без эскорта. Немцы сначала не решались топить судно, и оно благополучно пересекло океан. Чтобы пристать к берегу, “Лузитания” нуждалась в судне-лоцмане, однако это судно – “Джуно” – так и не появилось, поскольку первый лорд адмиралтейства У. Черчилль отозвал его для решения других, так и не прояснённых задач. “Лузитания” дрейфовала несколько дней, и потерявшие терпение немцы решили пустить ко дну 6 миллионов единиц боеприпасов. К этому времени британцы уже владели многими секретами Второго рейха, поскольку им удалось взломать немецкие шифрокоды. У Черчилля была информация о том, что вблизи “Лузитании” находятся три немецкие подводные лодки с очевидными намерениями. Но он и пальцем не пошевелил (так же поступит в 1941 году президент США Ф. Рузвельт, знавший, что японцы будут бомбить Перл-Харбор, – нужен был повод для вступления в войну) для спасения “Лузитании” – и она затонула, торпедированная у-ботами. Этот инцидент имел огромное значение в качестве обеспечения повода для США вступить в войну, разумеется, когда они сочтут это нужным. Нужным сочли 6 апреля 1917 года.
Всего через неделю после этого в России объявился Ленин. Октябрьская революция привела к тому, что осуществилась мечта германского командования о войне на один фронт; и немцы на радостях навалились на измотанных англо-французов – да так, что тем мало не показалось. И тем не менее пять немецких наступлений не привели к перелому в войне. Летом 1918 года с помощью двухмиллионной американской армии союзники начали наступление, и 30 сентября Людендорф признал: “Мы не можем сражаться против всего мира”. Англо-американцы использовали эту ситуацию для того, чтобы элементарно обмануть немцев, которые вовсе не ожидали тех унизительных условий мира, которые будут предложены позже. 11 ноября Германия капитулировала, потеряв 1,8 миллиона убитыми; австро-венгры – от 0,9 миллионо до 1,3 миллионов; Россия – 1,7 миллиона; Франция – 1,4 иллиона; Британская империя – 950 тысяч.
Итоги и условия Версальского мира известны, и вряд ли имеет смысл их пересказывать. Будучи поразительной смесью хитрого расчёта и близорукости, цинизма и столь абстрактных принципов гуманизма и национального самоопределения, что их воплощение не могло не обернуться своей противоположностью, создав балканизированно-лоскутную, националистическую, вовсе не гуманную и недемократическую Центральную и Восточную Европу, Версаль стал прологом к новой войне, а точнее – к отложенному продолжению старой. Это было ясно многим, в том числе и Ленину.
Однако в 1920-е годы мир не хотел думать о плохом. Хотелось забыть об ужасах войны и первых двух-трёх послевоенных лет, когда “испанка” выкосила людей больше, чем мировая война. В России к жертвам мировой войны добавились таковые гражданской, унесшей от 10 до 13 миллионов жизней. Хотелось, особенно молодым, просто жить – и жить легко. 1920-е годы для значительного сегмента населения стали временем релаксации, временем ongoing never ending party с отчётливо сексуальным оттенком. То, что до войны считалось развратным, перестало восприниматься как таковое. Юбки поползли вверх, исчезли корсеты. 1920-е оды – первая сексуальная революция XX века; в 1960-е годы новшеством станет её соединение с рок-музыкой и наркотиками, которое “произведут” англо-американские спецслужбы с помощью некоторых левых и бывших нацистов.
Западная молодёжь 1920-х, всего на 5-7 лет моложе тех, кто отвоевал, но отделена целой эпохой от “потерянного поколения” принадлежала уже другой эпохе и даже другому веку – XX. (Война выкосила молодёжь – мужчин 1892-1898 годов рождения, до 30% этого поколения). Отмеченное современниками и нашедшее отражение в литературе легкомыслие молодёжи 1920-х, бьющее жизнью и жаждой жизни, было естественной реакцией на войну, на социальные потрясения.
Молодёжь 1930-х будет другой, после мирового экономического кризиса, подъёма национал-социализма и предчувствия новой войны легкомыслие исчезло. В постверсальские же двадцатые о том, что всё может закончиться крахом, простой люд и думать не хотел. Даже неглупые люди не хотели верить Шпенглеру с его “Закатом Европы”. На первый взгляд казалось, что он ошибся, что перед победоносной Западной Европой – Британией, Францией – открывается новое будущее.
Но это только казалось.
Франция, в частности, слишком поглупела, победив в 1918 году, перестала быть даже тенью великой державы. Политическое ничтожество последнего двадцатилетия Третьей республики и интеллектуальный кризис 1920?-1930-х годов свидетельствуют об этом со всей очевидностью.
Что касается Великобритании, то в течение нескольких лет казалось, что её гегемония восстановлена, что звезда империи вновь сияет над миром, и внешне так оно и было. На самом деле это была короткая вспышка счастя накануне конца. Индия – самый крупный бриллиант империи, её стержень сделала мощный глоток если не свободы, то квазиавтономии от “белых сахибов” в 1914-1918 годах, и удерживать её в британской узде в 1920-1930-е годы удавалось только благодаря британской агентуре влияния, немало представителей которой возглавили индийское национально-освободительное движение и оттянули наступление свободы аж до 1947 года! Финансовый центр мировой системы начал перемещаться на Уолл-стрит, Британия была по уши в долгах у своей бывшей колонии, которая стремительно шла к мировой гегемонии.
В такой ситуации постепенный отлом кусков империи стали вопросом времени. Убывавшие жизненные силы Великобритании словно вливались в Америку. Сконцентрировав во время войны в своих руках огромный капитал, который, как известно, есть не что иное, как накопленный труд, овеществлённое время, американцы стали менять его на пространство. Именно благодаря своему капиталу и британской задолженности, ограничивавшей действия Альбиона, Америка развернула не имеющую прецедентов в истории программу строительства флота. Этот флот одержит победу в 1942-1943 годах в битве за Пацифику, а в 1943-1944 годах – за Атлантику. “Время” обернётся накоплением ещё большего “времени”, в том числе исторического, что, помимо прочего, позволит США взять верх над СССР.
Итак, Версаль был пиром победителей, которые кромсали германскую Европу с тем, чтобы она никогда не стала конкурентом победителям в мировой политике и мировой экономике. Австро-Венгрию расчленили так, что сырьевые области и промышленно развитые области оказались разделены государственными границами. И, как знать, возможно не так уж и далеки от истины те, кто считает: если бы Австро-Венгрия сохранилась, Гитлер едва ли пришёл бы к власти в Германии. Но лимитрофы нужны были британцам, чтобы физически отрезать Германию от России и тем самым не допустить их контактного союза. Ну а Гитлер понадобится тогда, когда станет ясно: сталинская команда похоронила неомасонский проект “мировая революция” и будет строить красную империю. Теперь британцам нужна была новая мировая война, а следовательно, Гитлер, которого они должны были натравить на СССР.
Что касается Германии, то Версаль поставил её перед выбором: либо исторический крах, либо возрождение с помощью насилия. Версаль заквасил те дрожжи, на которых – при активной помощи британского и американского капитала – вырос национал-социализм. Версаль подвёл Германию к пропасти, а мировой кризис 1929-1933 годов столкнул её туда. Выбраться из пропасти казалось возможным только с помощью национал-социализма у власти. Однако, придя к власти, национал-социалисты немедленно делают ещё одну попытку превратить Германию в последний шанс единой антианглосаксонской, антиуниверсалистской, антилиберальной и в то же время антикоммунистической Европы. И тем самым полностью уничтожают политически самостоятельную Европу, сработав – по результатам – на США и СССР. (Конечно, США и СССР тогда же пришли к глобальному конфликту между собой.)
В 1994 году пятидесятилетняя глобальная Холодная война окончилась поражением исторической России. Исторический круг замкнулся: XX век – век Большой войны, состоящей из двух “горячих” мировых и одной глобальной (Холодной), военный век – окончился. Его абсолютным и неоспоримым победителем кажутся США – как в 1919-1929 годах таким победителем Первой мировой войны казалась Британия.
Сегодня США всё больше напоминают послеверсальскую Великобританию – та же уверенность в могуществе, потому что повержен главный противник, то же стремление американцев влезать в те зоны, которые традиционно лежат вне их реальных возможностей, – Каспийский регион, Центральная Азия, центр Евразии, Heartland, сегодня – Украина. И это при том, что ресурсов для поддержания присутствия в этой турбулентной зоне будет всё меньше; та же ситуация преддверия экономического кризиса, который, в отличие от кризиса 1929-1933 годов, будет не структурным, а системным и превзойдёт его по масштабу и последствиям.
Закончился XX век, СССР распался, рухнул ялтинский мир, а пришедший ему на смену мальтийский оказался очень похож на версальский. Центр Европы занят мелкими, экономически слабыми и нестабильными государствами, правда, не с полицейскими, авторитарными или фашистскими режимами, а формально “демократическими”, но, несмотря на евросоюзовскую риторику, эти режимы на самом деле весьма чтят национализм, а в случае с “балтийскими карликами” – нацизм. Да и сам Евросоюз есть результат политического заката Европы, активной начальной фазой которого стала Великая война. Конец Холодной войны стал его финалом – с крушением СССР Европа закатилась полностью: советская Европа кончилась, а несоветская утратила возможность играть на советско-американских противоречиях. Евросоюз – это большой протекторат США, как бы ни пыжились европейцы.
В 1918 и 1989/94 годах кончились “большие” войны, и тут же начались в режиме non stop войны малые: в 1990-е годы – Югославия, в 2000-е – Ирак, Ливия, в 2010-е – Сирия и Украина. После и в результате глобальной Холодной войны Германия и Япония мирным экономическим путём во многом добились того, к чему стремились путём военным в 1914-1945 годах. Рухнул СССР, и мир словно вернулся не то в 1917 г., не то в 1914 г. – мир эпохи передела и водораздела. Теперь, как и тогда – именем демократических ценностей.
1990-2000-е годы удивительно похожи одновременно на предвоенные 1900-е и на послевоенные “версальские” 1920-е, особенно на последние. Парадокс, но последние два десятилетия мы живем будто бы во втором издании (разумеется, с поправками на эпоху глобализации и НТР – полных повторений не бывает) версальской системы. И именно поэтому история и опыт Великой войны, того, что ей предшествовало и что пришло вслед, очень важны. Это такое прошлое, которое оборачивается актуальным настоящим и, как знать, будущим.
По работе Андрея Ильича Фурсова